Пока вы там по умным и серьёзным текстам шуруете, я прочитал «Лето в пионерском галстуке». В нескольких смыслах знаковая российская книга последних двух лет. Поэтому начать читательский год решил с неё. Если кто не знает — это роман о пионерском лагере 1986 года, где влюбились друг в друга вожатый и пионер-переросток. А через две недели их разбросало в совсем разные стороны, и вскоре они потеряли связь друг с другом. И вот спустя двадцать лет бывший пионер приезжает в бывший лагерь, чтобы кое-что вспомнить и кое-что сделать.
Я прочитал её залпом — за рекордные для меня дней десять. Со мной давно такого не было. Читал в транспорте, на перекурах и на перекусах в офисе, ночами дома — иногда до утра. Теперь вот хожу пожухлый — он недосыпа и от книги. «Как будто меня поезд переехал» — писали читатели на форумах. Вот-вот.
Это очень душемутительная история, наполненная неизбывной грустью о найденном и почти сразу потерянном, скорее всего, навсегда. Оба героя с самого начала и до самого конца постоянно ноют и терзаются. Сначала о том, что не могут признаться друг другу (и себе) в своём чувстве, потом — что приходится прятаться, потом — что скоро разлучаться, потом — что разлучились, потом — что потерялись и надежды снова встретиться почти нет, а может быть, они уже и не нужны друг другу.
Зашкаливающий временами градус печали усугубляется в романе параллельным повествованием — пионерлагерное прошлое, наполненное юношеским тревожным счастьем и моментами редкостной карамельной милоты, регулярно сменяется удручающим настоящим, где от всего этого осталось только разрушение, опустошение и бесконечное одиночество.
Но, наверное, главная причина муторности на душе — что я читаю «Лето» в современной России, где описанное в книге опять становится реальностью, ещё и более глобальной: запреты и фобии, в том числе внутренние, бегство, опустошение, разрушение и крушение надежд. Вернувшаяся из СССР, только уже в религиозно-семейной обёртке, фактическая отмена ЛГБТ и многих других «нежелательных», «нетрадиционных», инакомыслящих людей, сообществ и явлений коснулась и самой книги, ставшей запретной. Мы снова в 1980-х. И отрываясь от книги, я лишь сменяю одну духоту на другую. Скоро рассвет, выхода нет — думаю я, дочитывая в семь утра очередную главу.
Авторки «Лета» и большинство его читателей знают о Советском Союзе понаслышке. А я прожил в нём почти двадцать лет, был октябрёнком, был пионером, в пионерлагере отдыхал два или три раза. И никакой ностальгии по советскому у меня нет.
А вот по юности, мной довольно-таки просранной — есть, как и у большинства. Впрочем, оба героя её, кажется, тоже просрали. Но у них обоих случилась такая фиксация на этом летнем советском месяце, что они так и остались юнцами — что в шестнадцать-девятнадцать лет в начале, что под сорок в конце: какого-то развития и взросления персонажей по ходу книги я не ощутил. В итоге юности в «Лете» хоть отбавляй.
И ещё мне даёт веру и воодушевление пусть печальная, пусть немного нескладная, сумбурная и слезоточивая, пусть почти сказочная история с мыслью о том, что юношеская влюблённость иногда вырастает в большую привязанность и любовь, которую не похоронят ни время, ни расстояние. Что каждый из нас может найти своего человека. Что это не такая уж сказка.
Поэтому «Лето в пионерском галстуке» мне понравилось, при том что я вижу и понимаю многочисленные недостатки книги с точки зрения «настоящей» или просто «нормальной» литературы. Я их просто допустил, пропустил и простил — чего уж тут. Важнее была история — остальное я сам доредактировал и допридумывал.
P. S. Наш трек «Васильки» показался мне краткой версией «Лета». Их тексты — как родственные души. Конечно, говорят «Васильки» совсем другим языком, но им я хотел выразить и усилить главное, что почувствовал и в «Лете», — несдерживаемую, неподцензурную юношескую радость жизни и любви — и взрослую грустную память об этой растворившейся во времени радости. Поэтому прикладываю сюда «Васильки».
P. P. S. Сейчас прочитал «экспертное заключение» о ЛВПГ двух докторов — юридических наук и психологии. Оно приложено к обращению к властям некоего общества по сохранению семейных ценностей «Иван-чай» — о запрете книги. Прочитал — и мне стало страшно. В первую очередь за этих людей.